Самурайский меч
Победе над милитаристской Японией посвящается
Нашему поколению повезло. Мы лично знали тех солдат и офицеров, что вернулись с безмерно далёкой сегодня Великой Отечественной войны. А ведь была ещё одна война, развернувшаяся на Дальнем Востоке, вскоре после победы над гитлеровской Германией и её союзниками. И жили рядом с нами солдаты, побывавшие на этой войне, короткой, в смысле срока ведения активных боевых действий, но яростной по ожесточению и накалу боёв. Родной брат моего деда по отцу, пропавший без вести в первые дни Великой Отечественной, Пётр Ефимович, призван был на военную службу незадолго до скорбной даты - 22 июня 1941 года.
Судьбе было угодно распорядиться так, что из Воронокского района Орловской области (сейчас эта территория относится к Стародубскому району Брянской области) он попал служить в одну из танковых частей, «державших границу» на Дальнем Востоке. Почти каждая ночь сопровождалась провокациями со стороны японцев. из простого сельского парня упорная боевая подготовка и командиры за короткое время сотворили чудо-богатыря, бойца Красной Армии.
Мне он запомнился высоким, с длинными ногами в синих «галифе», чем-то напоминающими циркуль. И были у дядьки Петра поразительно ровные, красивые, с синеватым отливом, зубы, как оказалось, вставленные ещё в Харбине осенью далёкого 1945 года русским стоматологом – эмигрантом взамен выбитых в рукопашной схватке. Семечки он этими зубами лузгал виртуозно. Даже мысли у меня не возникало, что они, зубы эти, у него «неродные». Дядька Пётр был крайне немногословен. О своём участии в разгроме Квантунской армии численностью более 1 миллиона «активных штыков» рассказывал мало.
Мне запомнилось, с каким восторгом его сыновья Виктор и Гриша, которые были много старше меня, вытаскивали из какого–то укромного места настоящий самурайский меч, куда–то потом незаметно запропавший. Сверкающий, ослепительно зеркальный, по-живому мерцающий клинок, с лезвием более острым, чем даже острие бритвы, завораживал. Однажды, демонстрируя его остроту, один из сыновей дяди Пети подбросил и разрубил в воздухе лёгкую шёлковую ленточку своей сестры, купленную к новому учебному году, за что поплатились мы все. И сам «виновник торжества», и зрители. Вещь была уникальная. Но, к сожалению, судьба её на сегодняшний день мне неизвестна. Может быть, милиция в своё время изъяла, а может быть, лежит по сию пору где-нибудь в «захоронке», среди остатков усадьбы дядьки Петра в российско–украинской погранзоне. Много лет прошло. Многое позабылось из дядькиных, а правильнее сказать, дедовых рассказов о почти неизвестной войне с японцами, которыми он нас, будучи в подпитии, иногда всё–таки баловал.
До сих пор стоит перед глазами Пётр Ефимович в неизменных своих синих «галихфе» и небрежно наброшенном на плечи по случаю какого-то праздника пиджаке с орденами и медалями. И были они не юбилейные, а именно боевые, заработанные кровью в роте танкового десанта в жарких, кровопролитных схватках с японцами. Справа был, как сейчас помню, знак «Гвардия» и орден Красной Звезды, а слева - орден Боевого Красного Знамени, ордена Славы III и II степеней, медали «За Отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Японией». Юбилейные медали он никогда не надевал. Так вот, эти боевые награды Пётр Ефимович заслужил за сравнительно небольшой период времени с августа по октябрь 1945 года. Почему по октябрь? Так ведь бои даже после официальной капитуляции Японии в конце сентября 1945 года ещё продолжались. Не смирившиеся с поражением самураи совершали диверсии, устраивали засады, вырезали потерявшие бдительность караулы, убивали одиночных военнослужащих и мелкие подразделения, уничтожали военную технику и склады и много ещё чего творили, о чём мы никогда не узнаем. Говоря простыми словами, война продолжалась и после войны. Об этом в открытой литературе почти ничего нет, но всё это, к сожалению, было.
СХВАТКА У КОМАНДНОГО ПУНКТА
И вот как-то выпив по случаю престольного праздника Спаса яблочного, дядько Пётр подобрел и, собрав подле себя хлопчиков, стал рассказывать про то, как он дрался с японцем. Мы разинув рты слушали.
«Так получилось, что тогда нашу роту сняли с марша и бросили прочёсывать густые камыши неподалёку от штаба крупного воинского соединения, как бы даже не армии, - рассказывал старый солдат. - Нам сразу сказали, что их тут немного, но близко к себе не подпускать и в плен не брать, это если домой живыми вернуться хотите. Дело в том, что солдаты эти японские были одеты в специальные жилетки, начинённые взрывчаткой. Дёрнет он за шнурок на жилетке… Вот такие вот японские ходячие мины пришлось по камышам искать. Прятались они хорошо, и мы ползали по болоту. И раз за разом говорим: «Нет здесь никого». А нам – ищите, видели их здесь! Снова разворачиваемся в цепь, и по новой грязь месить. И вышло так, что приотстал я от своих. Портянка сбилась. Я пока перемотал, ребята вперёд ушли. Иду вслед за ними, не тороплюсь, внимательно по сторонам поглядываю. Там полоса такая чистая была от камышей, далеко видно, и пошёл я по ней. Воды чуть выше колена. И вдруг прямо передо мной вода вздыбилась, и, как из ниоткуда, появился человек. Я даже сначала не понял, что это японец. Он весь в иле, водорослях, травой какой-то обмотан. Страшный. Вонючий. Изо рта кусок стебля камыша торчит - дышал он через него, когда под водой от нас прятался. На моё счастье, глаза у него закрыты были. А то бы я с вами, хлопчики, сейчас не разговаривал. От неожиданности я свой ППШ в болото уронил. Он ведь в метре передо мной из воды встал. Если бы выстрелил, взрывчатка на нём сдетонировать могла. Так что даже хорошо, что автомат уронил: обе руки свободные. А в голове молнией промелькнуло, что командир нам говорил, на задание отправляя: «На груди у них витой шнур, дёргая за который они, эти смертники, подрывают себя и всех, кто рядом окажется». И точно: торчит – болтается на груди японца среди нависших водорослей витой шнурок. На верёвочку похожий. Он меня сначала не увидел, а как увидел, стал по груди шарить, шнурок, стало быть, искать. А там водорослей понависло, сразу и не найдёшь. Тем более, что наощупь. Смотрим мы друг на друга, что называется, глаза в глаза. Взгляда отвести не можем. В голове как будто щёлкнуло: «За руки! Хватай его за руки, не давай до шнурка дотянуться». Ухватил я его за кисти рук, и начали мы ломать друг друга. Я парень здоровый, но и японец жилистый. Не поддаётся. Кусаться и пинаться пытается, головой одетой в каску в лицо ударить норовит. Был бы я пониже, может, и ударил бы он меня каской, но я на полторы головы выше, он только по груди меня долбит, как молотком. Не кричим ни я, ни он. Я за ребят боюсь, подойдут, а тут бабахнет, все полягут. А он - в надежде, что от меня избавится и задачу сою выполнит. В общем, не смог я удержать у японца одну рукой. Она выскользнула, но он, видимо, решил меня штык-ножом завалить и уйти. Ножны со штыком у него, как оказалось, к ноге были примотаны. Я, как понял это, попытался его руку перехватить. Да только рука моя на мой же автомат наткнулась. Он стволом вверх рядом в воде торчал. На какую–то долю секунды я этого японца опередил. Автоматом со всей силушки, как дубиной, по каске его ошарашил. Да не один раз, а несколько! Каску ему расколол, приклад у автомата разбил об его голову вдребезги. Вижу у него глаза закатились, штык из руки выпал, а остановиться не могу. А как понял, что живой останусь, заревел в голос от радости. Слёзы по лицу текут, грязь болотную и кровь японскую смывая, а я реву, остановиться не могу. Ребята на шум и плач мой сбежались. Отобрали у меня и мёртвого японца, и автомат с разбитым в щепки прикладом. Выволокли из болота. Сапёры японца, погибшего от моей руки, разминировать стали. Взрывчатки на нём оказалось больше десяти килограммов. А потом их командир увидел меня, автомат мой искалеченный. Головой покачал, сказал что-то подчинённым. Через час у меня на ППШ приклад был свежевыструганный и даже лаком покрытый. Пока суть да дело, начали меня допрашивать: как и что получилось? Почему я японца не пристрелил, а рукопашную с ним на глазах всего штаба затеял. Как оказалось, это чистое место. Где японец прятался с камышиной во рту и где я его обнаружил. От места, где штаб развернули, прекрасно просматривалось. Так что японец покойный всё правильно рассчитал – на чистом месте его никто искать не будет. Болото это оцепили по периметру и, что бы солдат наших сохранить, стали из миномётов фугасными минами забрасывать. До темноты пятнадцать смертников на болоте сдетонировало. Но ни один не вышел и не сдался. А мне за эту схватку сначала нагоняй был за то, что один остался, никого не предупредив. А потом Славу III степени сам генерал вручил. Оказывается, он драку нашу от начала до конца в бинокль разглядывал. Похвалил, что я автомат сразу бросил и за руки японца схватился. «Единственно правильное и верное в ту секунду решение, - сказал, - было. Я-то не стал ни ему, ни ребятам рассказывать, что ППШ из рук от страха и неожиданности выпустил. Пусть думают, что я так быстро сообразил. Оно ведь как хлопчики, я вам про драку эту долго рассказывал, а оно может минуту или две всё и происходило-то. Правда тогда эти секунды мне вечностью показались. А грудь у меня от этого бодливого японца ещё месяц синяя была и болела. Вот такая вот война была с японскими самураями. Помолчал дядька Пётр и добавил, «А не сбегать ли хлопчика к бабке Ганне за горилкою, японца того помянуть. Тоже, поди, богова душа, где-то неотпетым мается, а я-то, вот он…»
ПУЛЕМЁТНЫЙ РАСЧЁТ
Уже не помню, через какое время услышал от дядьки Петра второй рассказ о войне на Дальнем Востоке. Запомнилось тогда, что собралось несколько фронтовиков в бабкиной деревне у кого–то на свадьбе. Сели на диванчик под яблоню в саду и неспешно вели разговор. Каждый рассказывал про свою войну. Степан Строгалев, солдат, оставшийся после тяжёлого ранения в деревне да так и прижившийся, о том, как с простреленной ногой ковылял из род Могилёва, чудом вырвавшись из кольца окружения осенью 1941 года. Дядько Пётр рассказал о том, как и за что был награждён орденом Славы II-ой степени. О том, за что-то он был представлен к остальным наградам, не знаю до сих пор.
«Так вышло, что после взятия Харбина нашу роту отправили вперёд. Задача была у какого-то городка захватить, проверить на наличие взрывчатки мост и удерживать его до подхода основных сил. Дорога шла по гористой местности. Моторы у танков грелись, и время от времени приходилось останавливаться. Не помню, где и как, но ребята из нашего отделения где-то раздобыли трофейную флягу спирта. На одном из привалов мы её тихонько приговорили вместе с экипажем танка, кроме мехвода, разумеется. И надо же, почти сразу возле нас комбат появился, надо думать, проинформировали. Построил он нас вместе с экипажем и начал говорить о вредительстве с нашей стороны делу выполнения боевого задания и помощи японским самураям. Как только дошёл до вопроса предания нас суду военного трибунала, раздалась пулемётная очередь. Как никого не задело – ума не приложу!
Хмель с нас как рукой сняло. Комбат уже лёжа говорит: «Уничтожите пулемёт, считайте, все грехи списали. Нет - пойдёте под трибунал по закону военного времени». А надо сказать, мужик он был суровый и слов на ветер не бросал.
Из танковой пушки пулемёт этот было не взять: слишком крутой угол. Возвышения. Куда-то переезжать – мин было по обочинам натыкано бесчисленное множество и в самых неожиданных местах. В общем, вернулись с этого задания единицы. Почти всех ребят японцы положили на открытых местах. Мне повезло: неожиданно скатился в заполненную жидкой глиной канавку и пополз по ней. Иногда с головой проваливался. Вынырну, просморкаюсь, жидкую глину выплюну, глаза проколупаю и дальше. Вроде бы стрельба позади стала слышаться. Тихонько из канавки выполз – точно. Пулемёт сзади и в стороне остался. Между ним и мною - поле гаоляна. Какое-никакое, а укрытие. Тут бы автомат проверить, а я вину искупить тороплюсь. На четвереньки и вперёд. Пока полз, жидкую глину с меня дождичком смыло, мокрыми стеблями стёрло. Выполз я из зарослей. Вот он, пулемёт, и метрах в тридцати. Трое их было. Офицер огнём руководил. Пулемётчик - солдат, к пулемёту цепью прикованный. И ещё один солдат с винтовкой за тылом присматривал. На моё счастье, потребовалось им ящик с патронами открыть. Ну, не офицеру же этим заниматься! Он наблюдателю команду дал, тот и начал с патронным ящиком возиться. Я увидел, что он от наблюдения отвлёкся. Хотел бежать к окопу, стреляя на ходу. Затвор у ППШ передергиваю, а он ни туда и ни сюда, глиной забился. Гранат нет: в спешке не взял. Хоть плачь. Уже вскакивать хотел, но сообразил: на сапогах, пока по глине бегу, такая тяжесть нависнет, что просто не успею добежать. Потихоньку сапоги нога об ногу снял. Вскочил и бегом, как только мог. Сначала портянки ноги защищали, а потом потерялись. Бежать босым по глине не очень трудно оказалось. Даже не поскальзывался почти. «Ура» не кричал. Японец голову от ящика поднял, а я вот он – в трёх шагах от него. Грязный кусок глины с человеческим лицом. Он оцепенел от неожиданности. Я его автоматом по макушке хрясь. Он свалился. Офицер на звук обернулся, а я уже винтовку успел схватить и с разворота штыком на уровне шеи. Один раз он увернулся, а по второму разу не получилось. А пулемётчик своим делом занят, по нашим стреляет. Они у него, как на ладошке, разложены. И всех видно, и каждого в отдельности. Стрелял он до конца, пока я ему штык между лопаток не вставил.
Осмотрелся я. Патронов у них, наверное, целый грузовик был. Только ящики не раскупорены. Не успели подготовиться. А место очень удобное для них оказалось. Склоны крутые, мокрой глиной покрытые. Счастье, что я в канавку эту угодил. Наши, пока на сопку эту поднялись, все изматерились. Это по ним не стрелял ещё никто! Пока они лезли по склону, я автомат успел почистить, глину из пазов убрать. Господь, что ли, меня тогда надоумил затвор передёрнуть. Вскочил бы тогда с нестреляющим автоматом да в пудовых сапогах, так там бы на краю поля и остался. Сам я, извините, на заднице с горки по глине скатился, комбату доложился, что задание выполнил. В рукопашной схватке уничтожил офицера и двух солдат – пулемётный расчёт противника. И самурайский меч трофейный, что с офицера японского снял, ему протягиваю. Обнял меня капитан, как был, грязного, в глине извазюканного.
«Оставь, - говорит, - этот меч самурайский себе, сохрани. Вернёшься с войны - детям, внукам и правнукам показывать будешь. Только не пропей, вещь дорогая!» Так и остался тот меч у меня.
Собрали мы ребят. Тех, что до пулемёта не доползли, похоронили тут же, у дороги, и пошли мост брать. Там-то как раз всё удачно получилось. Захватили мы его, этот мост, без выстрела. Никто там нас по такой погоде просто не ждал. Два дня наших ждали, пока те до нас по хлябям грязевым добирались. А через неделю мне «Славу» вторую вручили, а вот на третью, I степени, комбат перед строем наградной порвал. Да и было за что.
Уже подготовленный наградной лист на «Славу» I степени, по рассказу дядьки, был порван перед строем батальона. А так бы быть дядьке Петру полным кавалером ордена Славы. Но, как оказалось, порвал комбат какую-то другую бумагу. А настоящий наградной, погуляв по запутанным путям и отлежавшись, однажды «всплыл» в виде уведомления о предстоящем награждении в году так 1997. О факте этом мне рассказал Григорий, сын дядьки Петра, проживающий ныне в Екатеринбурге. Но орден Славы так и остался невручённым, хотя сам дядько Пётр ждал этого дня и готовился к нему. О том, что произошло и почему награждение не состоялось, я узнал совершенно случайно. И история эта, как оказалось, криминальная и, без всякого преувеличения, отдаёт чем–то мистическим.
В 1998 году, находясь в Москве на учёбе, я съездил на недалёкую Брянщину, побывал на могилах близких мне людей. Дядько Пётр к тому времени уже умер. А его жена тётя Тоня всё ещё жила в деревне. Почти ослепшая в свои более чем 86 лет, она ещё умудрялась вести своё хозяйство. Так вышло, что проговорили мы допоздна, помянули близких (не чаем, естественно). Спать легли далеко за полночь. И приснился мне сон. Яркий и чёткий, как реальность. Вижу я дядьку живого, но какого-то перекошенного, стонущего при каждом шаге. И со спины какого-то здоровенного рыжего парня с растрёпанной шевелюрой. Вижу, что знакомый кто-то, а опознать не могу. Дядько Пётр, с трудом дыша, жаловался мне, что внутри у него всё хрустит и булькает. Я ему советую «скорую помощь» вызвать, в больницу лечь. А он как не слышит меня. «Скоро пройдёт, всё отболит. Полежу на печке, и пройдёт». Помог я ему на печку забраться. Кто тебя, дядя Петя, побил – скажи. Зло должно быть наказано». А он улыбнулся так грустно и ответил, как ветер прошелестел: «Его Бог покарает!» И уснул, а правильнее сказать, глаза закрыл. Проснулся я и понять не могу, где я и куда всё делось. Ведь так ясно и чётко всё было. Как явь. Остаток ночи промаялся в полудрёме, так и не смог заснуть. Утром во время завтрака всё рассказал тёте Тоне и дочери Татьяне. Обратил внимание на то, как они молча, как-то странно переглянулись. Сказали что-то типа «и приснится же такое» да ещё перекрестились. К разговору этому больше не возвращались. А, приехав домой, примерно через десять дней, я узнал, что Димка, внук дядьки Петра, сын Татьяны, повесился.
Позднее Григорий рассказал мне о том, что же всё-таки произошло.
Получив из военкомата уведомление о том, что ему предстоит получить награду (и не где-нибудь, а в Москве, из рук самого президента), Пётр Ефимович разволновался. Стал откладывать деньги с пенсии на поездку, на покупку «доброго костюма». Тут пришёл внук Димка, как всегда, полупьяный. Стал требовать у деда деньги на спиртное. Сам он нигде не работал, хотя парнем был крепким. Дед ему отказал, подробно объяснив причину. А дальше… Дальше Димка стал избивать деда. Бил ногами и руками. Когда старик от побоев потерял сознание, стал шарить по дому, пытаясь отыскать спрятанную пенсию. Нашёл или нет, неизвестно. Ушёл и пропадал где-то несколько дней. Пётр Ефимыч нашёл в себе силы забраться на печь, где примерно десять дней пролежал без еды и питья. Там и угасла жизнь старого солдата. А ведь он был крепким стариком: колол дрова, носил воду, ездил верхом. На здоровье никогда не жаловался, хотя и пропустить стопку горилки по случаю и самосаду покурить никогда не отказывался.
На семейном совете порешили Димку не сдавать. Деда уже не вернуть, а парню чуть больше тридцати - ещё образумится. В сельсовете, когда справку о смерти выписывали, сказали, что дед простыл, сильно болел и помер. Там, зная здоровье дядьки Петра, очень удивились, похмыкали, но справку о смерти выдали, благо возраст позволял допустить скоропостижную смерть. И обратите внимание: детали того «странного» сна, мне приснившегося, почти на 100 процентов совпали с реально произошедшими событиями.
Вот такая вышла история, фактически легенда, кроме фотографии, ничем не подтверждённая. Да и фотография эта отыскалась совершенно случайно в Интернете. Сержант Красной Армии с удивительно добрым лицом и орденом Славы III степени на груди. Это дядько Пётр, Пётр Ефимович Черныш, родной брат моего деда. Таким его я никогда не видел.
