Вылазка за «языком»

Фронтовой дневник Николая Безматерных

Мы продолжаем публиковать воспоминания о Великой Отечественной войне нашего коллеги, журналиста-фронтовика, который после войны много лет проработал в чернушинской районной газете. Записи эти нам прислал сын журналиста Евгений Безматерных.

Моя дивизия

Историю 159 стрелковой дивизии я узнавал постепенно, из бесед бывалых солдат и политруков. Со временем она складывалась у меня сначала в воображении, а потом уже, обрывочными датами, фактами, событиями ложилась в память, чтобы затем, уже вдали от тех суровых дней перенести их на бумагу.

Однажды перед нами, солдатами, выступал начальник штаба дивизии Галим Ханфиевич Акберденов, в то время в звании подполковника. Из его речи я запомнил, что формирование подразделения началось 23 мая 1943 года. Дату запомнил, потому что практически совпадала с моим днем рождением. Да и свое первое боевое крещение принял примерно в эту же дату в грозном 43 году.

Наша дивизия формировалась из бывалых обстрелянных солдат, уже прошедших горнило войны, в основе из двадцатой курсантской бригады, уже участвовавшей в битвах под Сталинградом, и 132 Чкаловской отдельной стрелковой бригады.

Уральцы, в составе позднее вошедших в дивизию подразделений, в переломный 1942 год, совершали массовый, оставшийся почти без упоминаний подвиг под Ржевом и Сычевкой. Немцы, не желая сдавать выгодный плацдарм для наступления на Москву, бросили сюда много сил для очень серьезного укрепления своих позиций и подразделений. О трудных боях в Ржеве говорят факты непрекращающихся боев, не стихающих ни на день, вплоть до марта 1943 года. Только тогда наши смогли ворваться в центр города и развернули над Ржевом свое дивизионное знамя.

Всем известны стихи А. Твардовского «Я убит подо Ржевом…» Они, эти стихи, о наших уральских воинах.

Каждый ветеран, принимавший участие в этой безвестной битве, с кем мне пришлось переговорить, сравнивает эти кровавые сражения с Мамаевым курганом в Сталинграде, с битвой под Прохоровкой на Курской дуге. Если бы кровь, пролитая там нашими солдатами, не теряла своего насыщенного цвета со временем, здесь бы вся земля: и суглинки, и подзолы, - сплошь имели алый цвет. Да и только ли ржевские земли…

В разведке

1944 год. Вот уже который раз, стоя в обороне, мы меняли свои позиции. Тогда говорили, что это происходит оттого, что на нашем участке где-то был немцами пленен наш снайпер. Эти слухи оказались правдивыми, в чем мы чуть позже убедились. Мы также постоянно наносили немцам ответные «визиты». Того требовала обстановка, веление времени, потому как мы, обороняясь под Витебском, уже серьезно готовились этим летом к прорыву обороны противника.

Теперь перед нами были населенные пункты Кобково, Круг, Крынки. Они остались только на картах - двухверстках. На местности их уже никто не смог бы увидеть. Немцы предали их огню, а уцелевшие избы разобрали на укрытия и блиндажи.

Стоял апрель. То и дело мы были вынуждены поправлять свои окопы. Ночью еще ощутимо морозило, а днем раскисало. Траншеи тут же заполнялись сползавшими вместе с талой водой на дно песком и глиной. Перед нами, сколько можно видеть впереди, лес, лес и лес.

Мы знали, что от передовой немецкой линии, рыская среди деревьев, уходил зимник в тыл врага. На зорьке там мы чуяли скрип полозьев повозок. Вероятно, к самой передовой подходила походная кухня и одинокие сани, очевидно со снаряжением и боеприпасами.

Вот в этом-то районе боевых действий нам предстояло взять «языка», ответного, взамен девушки-снайпера, плененной немецкой разведкой с боем из нашей траншеи. Она была из нашей Пермской области, кажется, из Березников, уже точно не помню.

Вошел в состав разведывательной группы и я. Нам предстояло узнать, где и как лучше разминировать передний край фрицев, и, заглубившись в лес, взять либо штабного офицера, либо связиста. В общем, врага, достаточно осведомленного о своей части.

Много времени у нас ушло на подготовку. Было известно, что в глубине леса противника имеются блиндажи, различные укрытия для минометных и артиллерийских батарей. Конкретного способа выполнения задания на вылазке не предусмотришь. Ориентируйся сам, на то ты и солдат. Как говорило наше начальство, важен результат, а не его пути добычи.

В нашем батальоне прославился пулеметчик Мухамедов. Крепыш, невысокого роста, как налитой, он казался увальнем. Но в нем таилось то, чего мы не подозревали: сноровка, сметливость и хладнокровие, какими мы по молодости подчас не обладали. И ещё расчетливость, какой можно было позавидовать. Он даже окопы чистил как-то сноровистее и лучше других. Казалось, что без единого лишнего взмаха лопатой.

«Бери его автоматчиком в группу обеспечения захвата», - посоветовал мне командир разведроты полка. Разве откажешься от смельчака, когда с ним уже не одну атаку вражеской пехоты и танков выдержали и на деле убедились в его бесстрашии и мужестве? Словно в ответ на мой безмолвный вопрос о его личном желании, опытный разведчик промолвил:

«Он хоть в огонь пойдет, хоть в воду. Но вы не должны увидеть ни того, ни другого. Операция должна пройти бесшумно». И хитро приложил палец к губам. За языком идем…

Подобралось нас двенадцать таких, как Мухамедов. Жаль его, не успел он получить знаков отличия героя. Погиб вскоре… Вышли мы, тайно миновав немецкую оборону в стыке их подразделений, к тому густому лесу. Ночь тихая-тихая. Сверху валит сырой, мохнатый снег. Лениво, крупными хлопьями он ложится на наши белые маскировочные халаты. Штаны тут же, чувствую, начинают пропускать влагу.

Промозглая сырость, а может нечеловеческое напряжение, вызывает нервную дрожь во всем теле. Но стоит только напрячь мускулы, мышцы, как судорога берет в плен то одну, то другую ногу. Лежать нельзя. Надо двигаться, иначе замерзнешь. Наша дюжина бесшумно ползла возле той дороги, что убегала в немецкий тыл.

С передовой с громким железным лязганьем возвращалась в свой тыл немецкая кухня. Протопали по дороге два фрица со знаками различия рядовых. Брать их сейчас нельзя. Нужно действовать без единого выстрела, чтобы не обнаружить себя заранее, не спугнуть настороженных немцев, не сорвать в самом начале дерзкую операцию. Да и птицы невысокого полета.

По липкому снегу ползем, словно по болоту. В лесу он под ногами, словно вата, обволакивает промокшие ноги. Трудно даже шагать. Выходим на безлюдную неторную дорогу. Вижу: впереди, почти преграждая нам путь, наискосок дороги накренился выворотень вековой ели. Ветки, висевшие над дорогой, словно гигантские гребни тянутся к заснеженной земле. По обе стороны дороги нам видны ровные синие струны немецкого полевого кабеля связи. А что, думаю, нужно перерезать нитку и ждать, когда пришлют сюда связиста чинить провод, а самим прямо с этого выворотня и накрыть тушу фрица. «Хорошо бы, конечно, если пойдет один. А если попрутся двое?», - шушукаемся мы меж собой. Может подняться так ненужный нам шум.

Решили брать «языка» втроем, с Мухамедовым и белорусом, здоровяком весом килограммов под девяносто. Ему и с двоими долго возиться не придется. А у каждого при этой дерзкой мысли, какими бы храбрецами не были, пробегала дрожь, и мурашки поселились под кожей. Мухамедов продолжал: «Значит, втроем мы заляжем в крону выворотня, а остальные залягут слева и справа от дороги, в две группы обеспечения захвата».

Затихли, ждем, пальцами ног и рук «играем», чтоб мурашиков из них выгнать, сохранить быстро уходящее тепло.

Полчаса ждем, затем еще полчаса. Они уже нам кажутся вечностью. Всегда бывает так, когда что-то долго ждешь. А тут, когда, может, не фрицу ожидаемому, а тебе грозит конец, время ползет нестерпимо медленно. Но состояние азарта и предвкушение удачи вселяет в нас веру в успех. Да разве придумаешь лучшее место и действие, чем мы смогли придумать?!

Наконец, слышим далекий кашель, негромкий, похоже, в рукавицу. Хоть и тылом это место для фрица было, а он чуток и осторожен, зазря голову не положит, боится-таки наших разведчиков. Нервы напряжены, словно гитарная струна. Ну, скорей! Скорей сюда! Скорей.  Уф, один идет, на наше счастье. Один...

Я бросаюсь со ствола выворотня первым прямо на согнутую спину вражеского связиста, искавшего в тот момент второй разорванный нами конец провода, и по инерции прокатываюсь и оказываюсь под совсем нелегким туловищем здоровенного немецкого вояки. Он успевает ухватить меня за горло. Конец, думаю, всё. Отвоевался…

Но тут фриц ослаб, оглушенной подоспевшим Мухамедовым, вжал меня всем весом в пушистый в стороне от дороги снег. Я пришел в себя, когда уже увидел всех разведчиков в куче. Держим совет. Один предлагает поранить ножом жертву, другой же связать. Но как тащить его потом, совсем нелегкого, ползком через немецкие укрепления...

Приходим к соглашению: связать нашу добычу и на палатку. Так и поползем...

...Подобрались мы к своим окопам вполне удачно. Но уже в самом конце нейтральной полосы, когда в воздухе повисла очередная немецкая ракета, фриц обнаружил ползущие от них неясные фигуры и тут же открыл плотный пулеметный огонь. Нашего белоруса, который полз замыкающим, серьезно ранило, и, когда мы подползли к нему, он уже лежал бездыханно.

Ценой одной жизни нашего разведчика мы, может, сохранили многие тысячи солдатских жизней в той, тогда еще предстоявшей, операции по прорыву обороны противника. Кто знает. Слышал, что очень ценные для нас сведения пленник дал. Всю группу нашу наградили медалями, всем объявили благодарности командования, и мы целую неделю искренне баловались давно забытым отдыхом.

Такое нечасто бывало, чтобы в тылу, километров за десяток от передовой, спать до отвала, наверстывать недоспанное в окопах время, наконец, наесться, да и просто мирно играть в шашки, домино. Словом, с огромным удовольствием мы набирались сил для грядущих операций и боев. Это я ярко запомнил.

Неизмеримо жалко, что время стерло в памяти имена и фамилии тех смельчаков, с которыми мы ходили в разведку, притащили ценного «языка».

Ведь на фронте все мы жили одной минутой, даже секундой, не думали совсем тогда, что может пригодиться когда-нибудь фамилия товарища.

 Да, на фронте не принято вести дневников и записей по конспиративным соображениям. А жаль, ох как жаль!

(Продолжение следует)